Карл у Клары... или Художества без карандаша и кисти (об одесских мошенниках, автор Ростислав Александров)

КАРЛ У КЛАРЫ... ИЛИ ХУДОЖЕСТВА БЕЗ КАРАНДАША И КИСТИ

Давно уже известно, что каждый кулик хвалит свое местожительство. Но Одесса, действительно, уникальна, в чем убеждаешься всякий раз, прикасаясь к самым разным страницам ее истории, хотя бы к хронологии городской инфраструктуры.

В заботах о телесном здоровье граждан поначалу выстроили больницу на Херсонской улице, потом для здоровья нравственного возвели Городской театр. А лет через десять только заговорили о тюрьме, и граф Ланжерон отписал военному коменданту Одессы Томасу Кобле о своих мудрых и человеколюбивых хотениях: «Мне весьма желательно, чтобы оно (тюремное здание - Р.А.) не представлялось глазам, ...чтобы преступников без опасения их побегов можно было выпускать в мир, и чтобы они всегда освежались чистым воздухом». Такую тюрьму и построили в 1826 году на теперешней улице лейтенанта Шмидта, между Итальянским бульваром и Пантелеймоновской, по проекту не кого-нибудь, но самого Франца Боффо.

Ее сломали, а место застроили лишь после 1894 года, когда на Люстдорфской дороге появился «дом из красного кирпича, к окнам которого по странному капризу архитектора привинчены толстые решетки», как написали И. Ильф и Е. Петров. И там, кроме тех, кто имел претензии к существующему строю, «сидел на нарах, как король на именинах», всякий уголовный люд, и фальшивомонетчик Шмуль Тульчинский, опасаясь потерять квалификацию, прямо в камере продолжал свое дело при небескорыстном содействии тюремного фельдшера. А остальные временно гуляли на свободе.

«Котлетчики» продавали до блеска отполированные медные часы как золотые. Конокрады могли увести лошадь даже из цирковой конюшни. Гостиничные воры со словами «Доброе утро» заходили в незапертый номер и, если там никого не было, брали все, что глаза видели. «Кладчики» до неузнаваемости окисляли кислотой обычные монеты и сбывали любителям старины, клятвенно уверяя, что самолично раскопали древний клад на Куяльницком лимане. «Ловцы голубей» снимали с чердаков вывешенное там для просушки белье. «Циперы» под видом старьевщиков ходили по дворам и тащили, что попадалось под руку. Аферисты специализировались на кражах в ювелирных магазинах, а шопенфеллеры - в мануфактурных.

Квартирные воры подразделялись на две категории: скокари взламывали замки или открывали их подобранными ключами и с помощью видр, то есть отмычек, а шниферы бесшумно выдавливали оконные стекла и влезали даже в маленькую форточку. Тем и другим был Мойше Нахман, он же «Карл», который, в отличие от персонажа известной скороговорки, не крал разве что у Клары, поелику тринадцатилетняя Клара Дубова с ласковой кличкой «куколка» сама «работала» по наводке мадам Гулятиной, жены известного вора с Мясоедовской улицы. Криминальный промысел частенько бывал семейным, и Моня Бакалейник со своими тремя сыновьями редко когда собирались вместе за обеденным столом у себя на Болгарской, поскольку кто-то из них да пребывал в местах, отдаленных не дальше Люстдорфской дороги.

Карманники тоже не были все на одно лицо, вернее, на одну руку. Большинство из них составляли марвихеры, как именовали средненьких специалистов, а флокепшиссеры считались лучшими по профессии и, чаще всего, промышляли втроем. Фертыцер отвлекал намеченную жертву каким-то пустячным вопросом, флокепшиссер опустошал ее карман и на всякий пожарный случай передавал добычу тырщику. Происходивший из шепетовских мещан Мейер Алтеров Килишек по кличке «Майор Зайчик» был авторитетом между флокепшиссерами, и сделаться возле него фертыцером или тырщиком было таким же везением, как определиться в подмастерье к модному портному Лантье или поступить в ученики к известному граверу Пахману. Мейера не удавалось поймать на горячем, но те, кому положено, знали его в лицо, по имени и профессии. Бывало, что помощник пристава Бульварного полицейского участка Радченко тихо-мирно подходил к нему в Городском театре: «Мейер, я вынужден просить вас отказаться сегодня от "Пиковой дамы", потому что, если здесь что-то произойдет, так я видел только вас». В щегольской шляпе-канотье с черной репсовой лентой, тонких стальных очках, с интеллигентской бородкой а-ля Буланже, названной так по имени носившего ее французского генерала, Мейер вполне мог сойти за кассира Банкирского дома Ашкенази или, скажем, приказчика гастрономического магазина Дубинина на Дерибасовской, и никаких подозрений не вызывал.

Человеческая доверчивость часто становится главным инструментом, на котором мастерски «играют» находчивые субъекты вроде Остапа Бендера, который продавал билеты в пятигорский Провал, якобы с целью его капитального ремонта, «чтоб не слишком проваливался». Точно так же некто Фукс и Гладштейн заняли позицию возле входа в канцелярию градоначальника Зеленого на Дерибасовской, 4, и предложили направлявшемуся туда гражданину оставить у них саквояж, мотивируя тем, что «с вещами сюда входить никак не положено». И этот простофиля таки оставил.

Дерзкую комбинацию провернул респектабельный с виду господин при котелке и золотом пенсне. Проследив, как один не самый бедный человек ушел из дома, он постучался, спросил хозяина и, услышав от слуги, что «они только что отбыли-с», попросил проводить его в кабинет, дабы написать записку. Простодушный слуга проводил, дал ему бумагу, перо, чернильницу и занялся уборкой. А тот, предварительно опустив в карман лежавшие на столике золотые часы, написал записку, как потом оказалось, исключительно с назидательной целью: «Сделайте внушение вашему камердинеру, чтобы он был осторожнее, впуская в дом незнакомых. Пока штрафую вас часами, дальше посмотрим на вашу осторожность». О ней легко рассуждать, но, когда доходит до дела, осторожность зачастую куда-то испаряется. Моисей Хаскелевич, держа напоказ резиновые перчатки и отвертку, зашел в дом на Екатерининской, 56, и, выдавая себя за электрика Бельгийского Общества, снял, будто для ремонта, несколько электрических счетчиков. Такой же самозванец Федор Скворцов под видом контролера водопровода снимал показания водомеров, а с домовладельцев - плату за воду, и никто даже не интересовался его документом. Предусмотрительнее оказался Иван Мартьянов. Раздобыв бумажку с фиолетовым оттиском «Управление санитарной комиссии г. Одессы», он ходил с ней по бакалейным да съестным лавочкам и собирал мзду за сокрытие вроде как обнаруженных им нарушений, имея на этом до восьмидесяти копеек в день, за которые экономная хозяйка могла сделать базар и еще заплатить мальчику, чтобы он помог ей донести кошелку до дома.

Кстати сказать, в те времена любезность незнакомого человека не была ни редкой, ни подозрительной, почему Абрам Немировский и разыгрывал кавалера, помогая дамам войти или выйти из трамвая. И этого легкого прикосновения было достаточно, чтобы очарованные его обхождением не досчитались потом кошелька, брошки или миниатюрных женских часиков. Таким же искусником был Коля Самофраки. Как-то раз он увидел выходившего из «Европейской» гостиницы на Пушкинской, 2, чисто одетого господина, в мгновенье ока, вроде как случайно, толкнул его, любезнейше извинился и «пошел себе» по лестнице на Таможенную площадь, унося портмоне со ста рублями и визитной карточкой графа Ипполита Капниста. Последнее, впрочем, для Коли ничего не значило, поскольку крали у всех, независимо от сословия, титула, звания и должности. У французского вице-консула Луи де Ла Тур из кладовой при его квартире на Канатной, 36, унесли восемь бутылок шампанского «Луи Редерер». Конторщика Абрама Плацмана угораздило пойти купаться на Андросовский мол и, когда он заплыл далеко в море, какой-то портовый босяк мгновенно скинул свои лохмотья, надел его брюки и скрылся за пакгаузами. А «король» железнодорожных воров Михаил Мирочник, он же «Мишка-американец», на коротком перегоне от Раздельной до Одессы успел «облегчить» помещика Бишлера на сорок две тысячи рублей.

И удивляться тут нечего, потому как воровали везде, даже в самых, казалось бы, не подходящих для этого местах. В конторе нотариуса Симона Гольденвейзера на Ришельевской, 12, у пришедшего оформить завещание незамедлительно «увели» совсем еще приличное пальто. О чем тут говорить, если в Коммерческом суде, который располагался на Пушкинской, 7, у посетителя украли бумажник, а в Городской Думе на бульваре купцу Дмитриеву незаметно поменяли дорогую енотовую шубу на похожую, но совсем старую. Прискорбно вспоминать, но купец Яков Фридман вернулся домой из Новой синагоги на Екатерининской, 89, без золотых часов, которые вытащили, мгновенно перекусив специальными щипчиками толстенную золотую цепь. Таким же отработанным манером помещика Дмитрия Михальчи лишили часов в Кафедральном Соборе. А владелец аптеки Юлий Леви проклинал тот день и час, когда пошел на лекцию в зал «Унион» в доме Общества взаимного вспомоществования приказчиков-евреев на Троицкой, 43, куда прибыли карманники в сюртуках и смокингах, отличаясь от других разве что тем, что кому-то из них срочно понадобился его бумажник.
Но по-настоящему воры отводили душу среди большого скопления народа. В марте 1874 года объявили, что вскорости французский «военный аэронавт» капитан Вюннель будет демонстрировать полет воздушного шара. И десять дней кряду одесситы тревожились на предмет того, как бы дождь или ветер не помешали полету. Вместе с ними волновались фартовые ребята, которые рассчитывали поживиться за счет тех, кто в месте пуска шара на Херсонской улице, позабыв обо всем, будут смотреть, как он уплывает в голубое весеннее небо. Погода выдалась подходящая, шнырявшие в толпе карманники сполна поимели свое, вернее, чужое, и квартирные воры разжились имуществом тех, кто с утра поспешил занимать места на Херсонской. Усиленно работали карманники во время солнечного затмения 7 августа 1887 года, когда тысячи людей заполонили бульвар, парк и приморские склоны аж до Большого Фонтана, где сквозь закопченные стекла наблюдали это природное явление. И с многолюдных похорон известного богача Маврокордато Дувид Михель и его собратья по ловкости рук ушли с чужими портмоне, золотыми часами, серебряными портсигарами и многим другим, оттого что воры брали все, что плохо лежало или хорошо припрятано было. Шлема Бронштейн и Шая Вейнберг выкатили из бакалейного магазина бочку растительного масла. В иллюзионе «Северный медведь» на Колонтаевской, 60, украли проекционный аппарат. Петр Хаджогло стянул бокалы в ресторане «Квисисана» на Преображенской, рядом с Пассажем. Из ювелирного магазина Пурица на Дерибасовской, 11, исчезло бриллиантовое колье. На Мясоедовской уворовали со столбов керосиновые фонари. Иоганн Вальтер вывинтил на портовой эстакаде электрические лампочки. В кузнице на Слободке сперли еще теплые подковы. В доме №18 на Княжеской улице за одну ночь сняли со всех дверей медные таблички. Мехамет Малус-оглы похитил со склада Всеобщей Компании электричества два пуда телефонного кабеля. Петр Бойченко по кличке «понтовщик» среди бела дня вынес из Публичной библиотеки два стула.

Но охотней всего воровали деньги, что было много удобней, поскольку не требовалось сбывать добычу скупщикам краденого, которые настоящую цену не давали. А похищенная сумма целиком зависела от специализации вора, его квалификации и удачливости. В старое время одесситы обменивали валюту у менял, что сидели за столиками на Ришельевской угол Дерибасовской. Один из них, Иосиф Бенер, летним вечером запер свой столик, уложил, как всегда это делал, монеты и ассигнации в полотняный мешочек и спокойно пошел с ним домой. Но в подъезде собственного дома на Большой Арнаутской, 101, его ударили по голове и выхватили мешочек. Таким нехитрым способом грабитель Фридман заработал восемь тысяч рублей и... двенадцать лет каторги. Бесприбыльным, зато благополучным оказался для Яши Велиса по кличке «Уточкин» ночной визит в съестную лавку Клейнера на Базарной улице, где он, не прельстившись селедкой, семечковой халвой и разноцветными мармеладками от братьев Крахмальниковых, открыл кассу, с разочарованием увидел там одинокую трешку, не поленился написать записочку «Таких денег не берем» и ушел восвояси. Многим из этой публики, которые оказались на задворках жизни и осознавали сей факт, было свойственно гипертрофированное чувство собственного достоинства и верность принципам воровской морали, которыми поступались разве что халамидники, то есть воры, стоящие на самой низкой ступеньке иерархической лестницы. Примеров тому немало. Когда вечером некой барышне случилось в одиночку возвращаться домой, к ней подошел молодой человек и вежливо попросил снять каракулевую шубку. «Так я же простужуся», - наивно возразила она, после чего незваный кавалер кликнул извозчика, подвез ее к дому, помог сойти с пролетки и учтиво повторил просьбу касательно шубки. Одного гражданина остановили на Елизаветинской, отобрали часы, дорогую трость и сняли пальто, которое он попросил оставить. И ему галантно, как гардеробщики в кафе Фанкони, подали это пальто, пожелав благополучно дойти в нем до дома. При любом исходе такие встречи мало приятны, но жить в одном доме с вором было все равно, что иметь охранную грамоту. Досадные «проколы», правда, бывали, но они только подтверждали правило. У мадам Зильберман с Прохоровской улицы унесли с чердака сохнувшее там белье, и она в недоумении пожаловалась соседу-вору. А тот, смутившись, пообещал, что «если оно еще есть, то его будет, вы же меня знаете с маленького, Софья Борисовна». Наутро возле ее двери стояла корзина с бельем, тщательно отутюженным и аккуратно сложенным.

Не лишен был оригинальности и эпизод в одесской тюрьме летом 1906 года. Когда повеял ветерок демократических свобод, арестанты-уголовники сговорились во время прогулок и сочинили послание депутатам только что избранной Государственной Думы, которое дальше тюремной канцелярии, конечно, не ушло: «Народные представители. Новая жизнь начинается для России. С надеждой все смотрят в будущее, где легче станет рабочему человеку, где доступнее будет учение. Вам выпало на долю положить начало этой жизни. Облегчите и нашу участь. Дайте и нам, выросшим среди тяготы прежних времен, возможность порвать со старым, начать новую трудовую жизнь, стать полезными гражданами дорогой Родины. Уголовные Одесского Тюремного Замка».

Не стоит романтизировать нравы преступного мира, но сравнения бывают красноречивы. В годы Первой мировой войны в Одессу хлынули беженцы из прифронтовых районов, а после октября 1917-го - беглецы, как тогда говорили, из Совдепии. И не все они были одними лишь праведниками, благородными девицами и врачами-общественниками. По словам начальника уголовного розыска капитана Васильева, осенью 1919 года численность преступного элемента достигала пятидесяти тысяч, и даже трудно себе представить, что происходило в городе. Стреляли направо и налево, но только не в воздух, швыряли бомбы, устраивали разбойные нападения, опустошительные налеты, повсеместные уличные грабежи и вымогали крупные суммы денег посредством угрожающих писем типа знаменитого бабелевского «Будьте настолько любезны положить к субботе под бочку с дождевой водой...». Дошло до того, что семеро налетчиков явились на 2-е еврейское кладбище, где, размахивая «пушками», ограбили служителей, посетителей и нищих.

Это был уже не просто дурной тон, а предвестие дурных времен, потому что уголовная среда формируется в самом обществе и чутко реагирует на все, происходящее в нем. У Александра Вертинского в «Большой Московской» гостинице украли весь до нитки гардероб, оставив, за ненадобно-стью, лишь сценический костюм Пьеро. Ограбили присяжного поверенного Якова Натансона и в числе прочего взяли тщательно подобранные им коллекции редких монет и курительных трубок. Заблаговременно перерезав телефонный провод, сделали налет на квартиру доктора Бориса Долгопола, где за сорок минут отыскали, сложили и вынесли все ценные вещи на тридцать тысяч рублей.

Прознав об этом, Мейер Килишек, который считал, что все уже видел в свои пятьдесят лет, презрительно сказал «фэ», в недоумении развел руками и обреченно изрек, что «через таких жлобов и нас перестанут держать за людей». В его кругу «людьми» именовали достойных коллег, которые, в частности, не позволяли себе даже пальцем тронуть врача, адвоката или артиста, потому что они, дескать, нас лечат, защищают и развлекают. А «эти жлобы» творили в Одессе такое, по сравнению с чем былые воровские «художества» представлялись детскими рисуночками. Но это тема другого рассказа...